МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ О КРАСОТЕ

Как известно, владыка Антоний всячески протестовал, когда его называли богословом, имея, конечно, в виду богословие академическое, схоластическое. Но, безусловно, он — богослов в святоотеческом понимании, ибо как писал Евагрий: «тот богослов, кто истинно молится». Богословие владыки Антония всегда исходит из его предстояния перед Богом, из его молитвы. И тема красоты им рассматривается именно в богословском аспекте. Но если бы ему сказали, что создал очень глубокое богословие красоты, он бы вряд ли согласился. В одном месте, когда речь заходит об этом, владыка отсылает слушателей к книге Павла Евдокимова «Богословие Красоты», и говорит: «Это об иконах, это не моя тема». Тем не менее, он рассуждает о красоте именно как богослов, который видит красоту в свете замысла Божия о мире. И при этом его понимание красоты очень иконично.

Обычно, когда речь заходила о храме, митрополита Антония больше интересовало, чтобы в храме было чисто, а украшением и благолепием он практически не интересовался. Тем не менее, категория красоты для него оказывается очень важной, но она лежит не в плоскости эстетики, а в области богопознания, познания мира и человека. И красота у него стоит в одном ряду с такими понятиями как «видение», «созерцание», «свет», «цельность», «истина», «любовь». (И поскольку это не бытовое понятие и даже не художественное, будет писать его с большой буквы.) В беседе «Красота и материя в их взаимоотношении с Богом» он приводит цитату из Китса, которая становится как бы эпиграфом этой беседы:

Красота — где правда, правда — есть красота,

Вот истинное знание, и это все, что нужно знать.

И далее он говорит: «когда мы думаем о Красоте, это сразу обращает наши мысли к Богу, Который есть Истина».

Для митрополита Антония Бог — есть единство Красоты и Истины, изначальная цельность, целостность, которая отразилась и в творении, как отпечаток Самого Творца. Это выражено в первых стихах Библии словами: «и увидел Бог, что хорошо весьма». Видение мира в его цельности, то есть, в истинной красоте, было доступно изначально и человеку, как созданному по образу и подобию Божию, но человек это утратил, и потому смотрит на мир искаженным зрением: он многого не видит, а, видя, не понимает. Увидеть Красоту в мире, это значит увидеть мир целостным, это, значит, исцелить свое зрение, свое отношение к миру, свою душу.

Приведем отрывок из беседы на Ев. Матф., 6, 22-33 («светильник для тела есть око»): «Мы встречаемся с миром, мы познаем мир через посредство наших чувств; и через наши чувства мы не только соприкасаемся с миром, но мы также вовлечены в него, все наши чувства приводят нас в контакт с миром вещей, со всеми вещами вокруг нас и тоже непосредственно вовлекают нас в ощущения и впечатления, которые изменяют нас подчас очень глубоко. Зрение наше, о котором Господь говорит сегодня в Своем Евангелии, есть единственный путь, которым мы можем познавать мир с ясностью, в полном покое всех сил нашего человеческого существа, но при условии, как говорит Господь, чтобы око наше было цельным, чтобы оно было светлым, чтобы оно допускало только свет проникать в наше познавание через него».

Для владыки Антония очень важно как человек смотрит на мир и что он видит. В беседе «Красота и материя в их взаимоотношении с Богом» Владыка приводит пример с деревом: для кого-то это строительный материал, а для кого-то – сама красота.

Он приводит также другой пример из предисловия Вышеславцева к «Рассказам Странника» о различии между странником, который смотрит на природу, и крестьянином, глядящим на то же поле. Крестьянин оценивает его возможную, потенциальную плодородность, труд, который нужно вложить, урожай, который можно получить, а Странник смотрит на поле с совершенной открытостью взора, ума, сердца и видит в нем гармонию и красоту. Он может видеть все возможности этого поля, но они не сводятся к тому, что можно извлечь из него.

И тут же с иронией митрополит Антоний говорит: «Когда вы отправляетесь на сафари, не оставляйте окна открытыми, потому что для зверей вы — свежее мясо». Вот еще иная точка зрения».

Итак, чтобы увидеть красоту, нужно смотреть на мир особыми глазами, прежде всего, не утилитарно, не потребительски. «…чтобы воспринять красоту, мы должны быть и увлечены ею, и отрешены от нее: увлечены так, чтобы быть совершенно открытыми к любому воздействию, которое можем получить, беспристрастны настолько, чтобы быть готовыми воспринять что угодно, отрешиться от себя, чтобы воспринять все». (Там же)

И поскольку для владыки Антония Красота укорена в Боге, то истинное видение и понимание красоты невозможно без акта веры. Веры как доверия к тому, Кто есть источник и смысл всего сущего. Особенно это касается видения красоты человека. «…прежде всего, видим внешнюю форму, физический образ, затем, сквозь него, — мысль, чувство, красоту и в самой сердцевине можем верой воспринять — и тут действительно нужно совершить акт веры — запечатленный в человеке образ Бога: он есть, пусть и поврежденный, он неизгладим, потому что Бог запечатлел в каждом из нас Свой образ, и эту печать невозможно уничтожить. И тогда мы подходим к каждому человеку с благоговением, и нас не останавливают ни опасность, которую люди могут представлять для нас, ни отвращение, которое они вызывают в нас, ни безразличие, которое мы испытываем по отношению к ним. Мы смотрим на них и видим: видим глазами веры, а не физическим зрением. И в этом тоже часть тайны красоты и истины одновременно».

Созерцание Красоты открывает нам тайну мира и человека. Вот отрывок из беседы «Созерцание и деятельность»: «…нужно научиться созерцательно, то есть именно вдумчиво, внимательно прислушиваясь, приглядываясь, относиться к жизни. Часто жизнь нам представляется, как незаконченная ткань, и мы смотрим на нее с изнанки, словно мышка, которая бежит, смотрит наверх и видит: натянута ткань и какая-то нелепость — рисунка нет, все какие-то нитки висят в беспорядке. Мы порой смотрим на жизнь так, и она нам кажется бессмысленной; мы с изнанки на нее глядим: нет узора, нет цели, нет движения, только какие-то монотонные линии, которые прерываются узлами, откуда висят необрезанные нитки. Это мы делаем просто потому, что жизнь видим на разных уровнях. Есть Божий уровень, есть очень простой человеческий уровень, и есть какой-то средний уровень, скажем, газетный».

Я очень люблю эту средневековую легенду о ковре и привожу в своих лекциях студентам. Но митрополит Антоний рассказывает ее как-то по особенному, выстраивая несколько уровней видения; Божественный, человеческий и мышино-газетный. Но есть у него еще и микроуровень.

Божественный — то, как Бог видит мир Им сотворенный: «хорошо весьма».

Человеческий — путь познания, раскрытия заложенных Богом в мире смыслов, которые раскрываются от видимого к невидимому, дают целостное представление о нем. Этот уровень я бы назвала иконическим. Так Адам давал имена животным.

Мышино-газетный или обыденный, когда человек видит только обрывки смыслов, о мире судит по фрагментам, по случайным фактам, часто вынесенным в его поле зрения другими, например, через СМИ. Этим уровнем играет сегодня постмодернистская культура, складывая произвольно пазлы из фрагментов целого.

Есть еще микроуровень, который как ни странно сближается с Божественным.

Об этом микроуровне митрополит Антоний говорит в беседе «Созерцание и деятельность» (Москва, 1971 г.) Он вспоминает эпизод времен войны.

«Я лежал на животе, был месяц май, стреляли над головой, я делался как можно более плоским и смотрел перед собой на единственное, что было: трава была. И вдруг меня поразило: какая сочная, зеленая трава, и два муравья ползли в ней, тащили какое-то зернышко. И я загляделся; и вот на этом уровне вдруг, оказывается, есть жизнь, нормальная, цельная жизнь. Для муравьев не было ни пулеметов, ни стрельбы, ни войны, ни немцев — ничего, была крупица чего-то, что составляло всю жизнь этих двух муравьев и их семейств. И вот если бы мы умели быть более внимательными, то заметили бы, что при самых тяжелых обстоятельствах можно сойти на уровень — даже не мыши, а муравья, посмотреть и увидеть, что жизнь все равно есть. Да, все трудности есть, но я дышу, я живу, и тысячи вещей происходят, которые как бы вне досягаемости среднего уровня жизни. Такое видение истории, или моей личной жизни, или семейной, или коллективной жизни на уровне Божием, либо, наоборот, на таком простом, скромном, человеческом уровне, куда не достигает многое, — это тоже начало созерцательного настроения, потому что это заставляет нас оторваться (или предполагает, что мы оторвались) от напряжения и от суеты, от взволнованности, от того, что вся проблема сводится ко мне: я — в центре».

Именно на этом уровне, как и на божественном, происходит нечто, недосягаемое для среднего уровня: в малой частице мира открыватся изначальная целостность, заложенная Творцом, а это и есть Красота.

Как я уже сказала, категория Красота для митрополита Антония сближается с категорией Любви. Видеть для него — это не только не только смотреть глазами, но — видеть сердцем. Его позиция близка Эксзюпери: «Самого главного глазами не увидишь, зорко одно лишь сердце» или Паскалю: «Кроме доводов рассудка есть еще доводы сердца».

От внутренней позиции смотрящего зависит его видение, от состояния сердца зависит, что я вижу в мире или в другом человеке, и как я это воспринимаю.

Владыка Антоний приводит восточную легенду о Лейле и Меджнун. Он подчеркивает: нет красоты вообще, красота не абстрактна, красота раскрывается в отношениях — в любви. Владыка Антоний по существу повторяет тезис Оскара Уайльда: «Красота – в глазах смотрящего».

«Каждый из нас должен смотреть глазами Меджнуна на других людей, на окружающий нас мир в его уродстве; потому что мир по своей природе, сам по себе, не уродлив — он искажен в результате человеческого греха. Мы были призваны вести этот мир от состояния невинности и чистоты в состояние приобщенности к Богу, сообщить миру то измерение, которое, как нам сказано, он должен обрести, превратившись в ризу Божества, когда Бог будет все во всем (1 Кор 15:28)».

Бог смотрит на мир глазами любви, христианин тоже должен научиться смотреть на мир глазами любви, то есть, так как смотрит Бог, тогда мы увидим ту Красоту, которая есть отпечаток Творца, слава Его и Его свет, Его во всем присутствие.

И если уже говорить о художнике, то тем более его задачей является видение Красоты. Но важно не только увидеть эту Красоту, но и открыть ее для других. Так считал митрополит Антоний. На этом основании он не очень принимал абстрактное искусство, он называл его «искусством для умных», которое понятно только автору и узкому кругу избранных. Бог дал художнику талант, а это значит, по мысли владыки Антония, способность увидеть то, что не видят другие, и передать это, раскрыть для других красоту, тем самым слепых сделать зрячими. А через красоту видимого мира — показать мир невидимый, в конечном счете — Самого Бога.

Владыка передает эту мысль таким образом: «Достоевский говорит, что узнать красоту значит войти в мистическое соединение с объектом, в котором мы ее увидели, и за пределами предмета — с Творцом, мы дошли до предела: Бог — вот Источник всякой красоты».

Итак, Красота исходит от Бога и ведет к Богу, вот почему она должна быть не объект эстетического изучения, но опытом богопознания.

«В каком-то смысле красота и эстетика не имеют ничего общего. — считает митрополит Антоний — эстетика в лучшем случае имеет дело с выражениями, но никак не с сущностью красоты».

И поэтому Красота — понятие не столько из области эстетики, сколько из области богословия. Когда красота видится только во внешних формах, без ее онтологической глубины и связи с Истиной, она по существу перестает быть красотой, а становится красивостью, то есть, неистинной красотой, пустой оболочкой, а значит, не красотой. Митрополит Антоний говорит, что иногда некрасивые лица поистине прекрасны, они притягательны, человек светится внутренним светом. И каждый из нас знает это, вспомним лицо Матери Терезы. Разве оно не прекрасно! А бывает наоборот: красивое лицо отталкивает, оно не излучает ни тепла, ни света, и такого человека не хочется назвать красивым. Бернард Шоу в пьесе «Не будите спящую собаку» одну из героинь, молодую красивую, но порочную особу называет «изящно упакованная мерзость».

Опыт красоты для митрополита Антония это и опыт самопознания. В одной из бесед он, ссылаясь на Эдгара По, говорит об опыте наблюдения грозы, которая настолько пугающая, что каждый чувствует себя настолько беспомощным. Но «все же я уверен, — утверждает владыка Антоний, — что многие из нас смотрели на грозу и с точки зрения красоты и ощущали в этот момент величие мира, в котором мы живем, необъятность, сложность космоса, и это дает ощущение не только нашей непрочности, но того, что мы часть мира, большого и полного тайны и энергии. С другой стороны, мы, должно быть, все имели опыт созерцания моря, равнин, гор, неба, все эти события в некотором смысле слишком значительные для нас, мы не можем охватить их, не можем управлять ими, они безграничны, и они сталкивают нас с силой, с мощью, которая вне нас».

Самопознание через Красоту важно для митрополита Антония еще и потому, что это дает возможность сопоставления масштабов: меня и мира, меня и Бога, меня и другого. Он приходит к такому выводу: «когда мы сталкиваемся с красотой, которая превосходит нас, наше понимание, это заставляет нас перерастать наши собственные границы».

В беседе «Богословие и красота» владыка Антоний говорит, что красота – хрупка. Он приводит в качестве примера очень парадоксальное стихотворение Шарля Бодлера «Падаль», где описывается разлагающийся труп собаки, а потом делается вывод: «И это произойдет с девушкой, которую я люблю». Здесь, я думаю, митрополит Антоний походит почти вплотную к проблематике современного искусства, которое пользуется столь же парадоксальным и эпатирующими образами. Однако его мысль идет дальше простого описания разложения и абсурда, напротив, через разложение он показывает ценность целостности и смысла.

Истинная красота всегда открывает религиозный смысл и сопряжена с религиозными переживаниями, прежде всего, она дает опыт преодоления смерти. И это тоже глубокая богословская интуиция митрополита Антония. И вновь он передает эту мысль через некоторый парадоксальный пример. Он рассказывает про профессора Ниссиотиса, который приехал в Москву и его повели на балет. Увидев, как танцевала одна из великих балерин, а это, видимо, была «Жизель» проф. сказал: «невозможно исполнить танец смерти, как она это сделала, если бы у нее не было чисто религиозного опыта». Красота танца передала смысл, который выходит за пределы человеческого понимания смерти. И он сказал, что эта женщина не могла бы танцевать таким образом, если она не молилась, она танцевала, и когда он смотрел на эти танцы, он ощутил ее молитвы». Митрополит Антоний передает впечатление проф. Ниссиотиса, но по существу он с ним согласен.

И еще важная вещь, на которой акцентирует внимание митрополит Антоний: опыт переживания красоты — это, конечно, субъективный опыт, но субъективный опыт чего-то объективно реального и истинного. Он говорит, что в определенной мере любой опыт субъективен, потому что это происходит лично со мной. «Чем бы я не занимался, это останется абстрактной истиной — математики, физики, биологии, музыки, танца, живописи, скульптуры, — пока объект остается только объектом, и это не мой опыт. Когда нечто становится моим опытом, это становится субъективным опытом. Но это очень важно, потому что в этом участвует сердце, мое понимание идет изнутри, а не извне. Тогда я не просто констатирую наличие прекрасного, но переживаю встречу с Красотой. Как и истинная вера возникает при личной встрече с Богом, хотя говорить, богословствовать о Боге можно и отвлеченно, умозрительно, но это ничего не дает, а необходимо личное, абсолютно субъективное знание Того, Кто единственно абсолютно объективен. Через эту встречу мы обретаем субъективный опыт, но только он и преображает нас и мир вокруг нас».

Тема Красоты соединяется у митрополита Антония с темой Света, потому что Преображение связано со светом. Утрата целостного видения происходит именно из-за утраты света. Он говорит об этом так: «…с падением, в тот момент, когда полноценное, совершенное общение между человеком и Богом прервалось, мы оказались в полумраке. Апостол Павел, как вы помните, говорит, что мы видим вещи словно сквозь тусклое стекло. Мы их видим, но не ясными и лучезарными, каковы они в действительности, потому что наше зрение помрачилось. И когда я говорю «наше зрение», я не имею в виду физическое, телесное зрение, но духовное видение, всецелое восприятие вещей... Ева вкусила от плода и стала воспринимать мир не так, как Бог видит Свое творение. Она увидела тварный мир тварным зрением и предлагает тот же плод Адаму, и он тоже теперь видит мир не в Божественном свете, а в полумраке, который на них спустился».

Свет — очень важная категория для всего православного богословия (вспомним Симеона Нового Богослова, Григория Паламу и др.). Важна она и для митрополита Антония. Это, прежде всего, библейская категория, имеющая непосредственное отношение к Богу, который есть Свет. Но и в нас тоже есть Свет, поэтому мы можем увидеть то, что Бог вложил в этот мир.

Митрополит Антоний так рассуждает об этом в беседе «Свет в мире полумрака»: «Свет, который воссиял вначале, заслоняет тьма, гармония нарушена, но она не исчезла, она присутствует. И если говорить о людях, то с одной стороны мы видим человеческие существа, исполненные зла, ненависти, убийства, совершенного или мысленного ненависти, убийства содеянного или воображенного (в реальности или в мыслях) а с другой ― святых, сияющих Божественным светом. С одной стороны мы обнаруживаем грех, который означает отделенность от Бога, а с другой ― спасение и святость, полагающие начало времени, когда Бог будет все во всем (I Кор 15:28). …Если мы посмотрим друг на друга или, вернее, на самих себя, то увидим, что в каждом из нас есть свет, но в каждом из нас в какой-то мере присутствует и тьма. В нас есть свет, потому что мы способны видеть и ценить красоту, и радоваться ей. И в то же время, мы причастны к тьме, потому что нам недостает любви, мы сосредоточены на себе, и это не позволяет нам жить в единстве, порождает одиночество и, помимо него, все темные чувства неприязни, ненависти и т.п. Мир пребывает в состоянии полумрака, но нам необходимо постоянно помнить: хотя полноты света в мире нет, свет в нем продолжает сиять, и с Воплощением он засиял с обновленной творческой спасающей силой. Свет сияет в святых. Мы видим свет любви во множестве святых Востока и Запада, свет Божий, который сияет, изливается от тех, кто отдал себя Богу, открылся Ему, в ком Божественная жизнь утвердилась, полнится, сияет.

Итак, опыт Красоты – это опыт изначального целостного восприятия мира, то райское видение, которое было даровано Богом Адаму при творении. Адам был сотворен как цельное человеческое существо, содержащее в себе все потенциальные возможности мужского и женского начал, все, что составляет человеческую сущность. Эту цельность Бог хочет вернуть человеку, и мы можем ее вернуть, в том числе и через опыт Красоты. Об этом говорит митрополит Антоний как богослов и как пастырь.