Уважаемые коллеги, друзья!
Менее года тому назад, 12 декабря
2012 года исполнилось 25 лет со дня смерти
выдающегося богослова – иконолога XX века и
замечательного художника-иконописца русского
Зарубежья Леонида Александровича Успенского (1902 –
1987). А совсем недавно тысячи людей в разных
странах мира отметили скорбную дату – десятилетие со
дня кончины великого святителя нашего времени
митрополита Сурожского Антония (1914 – 2003). Сама
близость этих дат наводит на мысль рассмотреть
характер их взаимоотношений, принадлежащих к
малоизвестным страницам истории Русской Православной
Церкви за рубежом. Эта тема, тем более насущна, что
c каждым годом все больше и больше уходят в «путь
всея земли» те, кто встречался и общался с ними, кто
хранит живую о них память. Хочется надеяться, что
краткое мое сообщение, основанное на
немногочисленных материалах, хранящихся в архиве Л.А.
Успенского, со временем будет дополнено на основании
других источников, возможно, из недоступного мне в
настоящее время архива самого владыки Антония.
Новизна предлагаемой темы является причиной того,
что некоторые связанные с ней вопросы остаются
открытыми и нуждаются в дальнейших исследованиях. Но
надо кому-то начинать эту работу, что и является
основной целью настоящего сообщения.
Позволю себе начать его с одного
личного воспоминания…
2 сентября 1972 года состоялась
первая встреча и беседа владыки Антония с научными
сотрудниками московского Музея древнерусского
искусства имени Андрея Рублева, где я тогда работал.
По окончании беседы, уже выходя из помещения
музейных фондов, Владыка неожиданно задал обращенный
ко всем провожавшим его вопрос. «А вы знакомы с
Лёней Успенским»? – спросил он, и в этом кажущемся
на первый взгляд странным по форме упоминании
Владыкой Антонием семидесятилетнего к тому времени «Лёни»
Успенского почувствовалось его по- родственному
близкое и теплое отношение к этому человеку.
Кто-то из нас (если мне не изменяет
память, это была Лилия Михайловна Евсеева) ответил,
что с Успенским мы хорошо знакомы, встречаемся во
время ежегодных приездов Леонида Александровича в
Россию и очень его ценим и любим. «Конечно, – с
шуточным упреком заметил Владыка, – вы все любите
его больше, чем меня, ведь он такой большой знаток
икон, а я в них ничего не понимаю». В своем
заявлении о непонимании икон митрополит Антоний явно
ошибался. В тот день мне выпала честь показывать ему
музейную экспозицию, и я тогда же имел случай
убедиться в мало кому доступном по уровню постижения
им глубинных смыслов русской иконы и в живом и
непосредственном восприятии ее образного языка, о
чем я подробно пишу в своих воспоминаниях. Эта же
способность Владыки найдет подтверждение в его
кратком, но емком и на редкость точном определении
внутренних особенностей иконописи Л.А. Успенского.
Судя по воспоминаниям самого Владыки
Антония, его знакомство с Леонидом Александровичем
состоялось в Париже еще 1931 году. Пиетет, c которым
юный Андрюша Блум относился к старшему его на
двенадцать лет Успенскому, он сохранит до конца
своих дней. А тогда будущего митрополита и
начинающего иконописца сближало и сблизило на всю
жизнь молитвенное стояние одном и том же храме – оба
они были в те годы прихожанами парижского
Трехсвятительского подворья Московской патриархии.
Вот что пишет об этом в своих воспоминаниях сам
Владыка Антоний во вступительной статье к
франкоязычной монографии. посвященной жизни и
творчеству Л.А.Успенского (Ил. 1): (Pere Simon
Doolan. La Redйcouverte de l’icфne. La vie l’œuvre
de Lйonide Ouspensky. Prйface de Monseigneur Antoine
Bloom, Mйtropolite de Souroge. Paris: Cref, 2001.
P.7.): «В житии одного древнего монаха
рассказывается о том, как три человека пришли к
отшельнику, знаменитому своей мудростью. Двое из них
задавали ему вопросы, на которые до этого никто не
мог дать ответа; третий молчал.
После встречи старец спросил у того,
кто молчал: «Брат, почему ты не задал никакого
вопроса?» «Мне было достаточно смотреть на тебя», -
ответил этот человек.
Со временем и с переменой жизненных
обстоятельств это духовное «общение в молчании»
перерастет в обычные по форме заинтересованно
деловые и очень теплые дружеские отношения.
Первый по времени свидетельствующий об этом
архивный документ (Ил. 2) - письмо Владыки Антония, тогда
епископа Сергиевского, отправленное Л.А. Успенскому из
Лондона 16 июля 1958 года, в котором он писал:
«Дорогой Леонидъ Александровичъ!
Снова обращаюсь къ Вамъ съ просьбой объ
Икон± , но въ этотъ разъ съ определенными «дезирата»! Одна
Прихожанка хочетъ пожертвовать въ Церковь Образъ Св.
Серафима врод± того, который въ Трехсвятительскомъ Подворьи
поставленъ по правую сторону Иверской Божиiй Матери; разм±
ръ прилагаю. Онъ долженъ также точно въ уже сд± ланный
кiотъ.
Можете-ли Вы взяться за него?
Над± юсь, что Ваша по± здка в Россiю
осуществится: благослови Господь путь и возвращенiе Ваше!
С любовью, + Еп. Антоний».
Текст письма отпечатан на машинке и написан,
как и другие его письма, по старой орфографии. К письму был
приложен отдельный листок бумаги (Ил. 3)
со сделанным
Владыкой Антонием наброском поясной иконы преподобного
Серафима Саровского, с указанием размеров (42 х 47 см) и с
собственноручной его припиской чернилами: «Фонъ золотой.
Ликъ желательно в темныхъ тонахъ. Икона будетъ вставлена въ
киотъ, поэтому толщина доски роли не играетъ».
Обозначив на своем рисунке иконографию
будущего произведения, сообщив его параметры и отдельные
особенности предполагаемого колорита, Владыка выступил с
тщательно подготовленным и продуманным во всех деталях
заказом. Предлагаемая им в качестве образца икона
преподобного Серафима (Ил. 4)
из Трехсвятительского подворья
в Париже написана на золотом церрованном фоне, характерном
для начала XX столетия, и, действительно, до сих пор
расположена справа от чтимого там как чудотворный образа
XVIII века Иверской Божиiй Матери, реставрированного в свое
время Л.А. Успенским.
Что касается заказа поясной иконы
преподобного Серафима, то судьба его остается
неизвестной. Возможно, что он так не был выполнен.
Во всяком случае, Леонид Александрович в это время
не писал иконы на золотых фонах, предпочитая им
цветные темперные. Кроме того в сводном каталоге его
произведений упомянуты лишь единичные поясные иконы
преподобного Серафима. Для его творчества характерны
ростовые изображения этого святого в молении, а
поясной его деисусный образ в иконостасе лондонского
собора явно принадлежит кисти другого художника.
Тогда уже было хорошо известно, что
для Леонида Александровича принципиально неприемлемы
дореволюционные натуралистические иконы преподобного
Серафима портретного типа. Весьма показательно, что
выбор Владыки Антония для написания иконы выпал
именно на Успенского – в послевоенные годы в Париже
работало около двадцати иконописцев разных
творческих направлений.
В отправленном вскоре следующем письме к
Л.А. Успенскому (Ил. 7) Владыка Антоний писал:
«Дорогой Леонид Александровичъ!
Радуюсь за Васъ, что Вы побывали в Россiи –
съ ч± мъ бы Вы оттуда не вернулись.
У меня к Вамъ две просьбы:
Вырезать Крестъ, разм± ромъ въ 25-30
сантиметровъ въ длину, который могъ-бы быть вделанъ въ
большоiй деревянный Крестъ, который я хочу поставить на
маминой могил± .
И, во вторыхъ, повидать, когда она прi± детъ
въ Парижъ на н± сколько дней, Англiйскую художницу -
живописицу, которая была в Грецiи и заинтересовалась
Иконами. Она молода, далеко еще не сформирована и способна
принять отпечатокъ, который на нее наложатъ. Она въ данное
время въ процесс± внутренней перестройки и я очень над± юсь,
что Вы ее повидаете.
Шлю Вам и Лидiи Александровн± искреннiй
сердечный прив± тъ и призываю на Васъ Божiе благословенiе.
Любящiй Васъ,
+ Еп. Антонiй.
20го. 9. 58 г.».
Письмо начинается с упоминания о
паломнической поездке в СССР группы духовенства и прихожан
Западно-Европейского Патриаршего экзархата, состоявшейся в
августе 1958 года, в которой приняли участие супруги Лидия
Александровна и Леонид Александрович Успенские.
Заказанное последнему небольшое резное
деревянное «Распятие» предназначалось для установки на
могиле матери Владыки Антония – Ксении Николаевны Скрябиной,
похороненной в апреле 1958 года на лондонском кладбище
Бромбтон (Old Brombton).
Заказ на его изготовление так же не
был случайным. Подобные высокохудожественные
произведения Л.А. Успенского разных форм и размеров
к тому времени были установлены на могилах о. Сергия
Булгакова, Н.А. Бердяева, о Михаила Бельского на
русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа, матери Л.А.
Успенской – В.В. Мягковой на Ольшанском кладбище в
Праге, архимандрита Дионисия (Шамбо) где-то во
французской провинции.
Просьба в процитированном выше
письме Владыки Антония принять участие в творческой
судьбе оставшейся неизвестной по имени
художницы-англичанки, «заинтересовавшейся иконами»,
– свидетельство высокого в его глазах авторитета
Успенского – преподавателя иконописи.
Два документа на английском языке
свидетельствуют о признании Владыкой Антонием
Леонида Александровича как крупнейшего на Западе
специалиста в области русского религиозного
искусства. История этих документов следующая: в
письме от 30 августа 1958 года Владыка отвечает на
запрос некой miss Holt, студентки колледжа в
Манчестере, задавшей несколько сложных вопросов,
касающихся православного искусства. Как к высшему
авторитету, он адресует ее для получения ответа к
Успенскому и юная исследовательница обращается к
тому с посланием, приложив в качестве рекомендации
упомянутое письмо Владыки.
Отдельные архивные документы
содержат сведения об их встречах в 1950 –1960-х
годах. Так, в 1959 году они виделись и общались в
Париже, в стенах памятного для них
Трехсвятительского подворья во время совещания,
посвященного работе возобновившихся при Подворье
пастырско-богословских курсов, на котором Успенский
присутствовал в качестве преподавателя иконологии
как богословского предмета, а Владыка Антоний –
члена совета при экзархе Московской патриархии в
Западной Европе.
В архиве Л.А. Успенского сохранилась
любительская фотография, на которой они сняты вместе
на вернисаже выставки детского рисунка по мотивам
русских икон. К сожалению, это фото никак не
аннотировано, и точно неизвестны ни место, ни время
съемки. Впрочем, о ее дате можно высказать некоторые
соображения. Скорее всего, фотография была сделана
не позднее второй половины 1960-х годов – Владыка
Антоний, возведенный в сан митрополита в 1966 году,
запечатлен на ней в белом митрополичьем клобуке, но
с почти нетронутой сединой бородой.
Период с 1966 по 1972 год – время
особо близких его отношений с Успенским. Тогда,
осуществляя свое пастырское служение экзарха в
Западной Европе и время от времени приезжая в Париж,
митрополит Антоний беседует с многоопытным Леонидом
Александровичем о делах экзархата в тесной квартирке
супругов Успенских на рю Бреге, которую он опишет в
своих воспоминаниях. Владыка морально поддерживает
своего единомышленника в главном деле его жизни –
работе над ставшей классической фундаментальной
монографией «Богословие иконы Православной Церкви».
Здесь уже немало было сказано о том,
как высоко он ценил художественные произведения
Успенского и его профессионализм педагога и
исследователя церковного искусства. По опыту
собственных многолетних ежегодных общений с
Успенским могу свидетельствовать, как обычно
сдержанный Леонид Александрович оживлялся и «теплел»,
когда речь заходила о дорогом госте из Лондона. Как
старший по возрасту, он временами мог себе позволить
добродушные насмешки в адрес Владыки за его
безграничную доверчивость к людям, которым никто
другой не доверял… Хорошо помню исполненный
красочных подробностей рассказ Успенского о том, как
Владыка Антоний пустил в свое жилище каких-то
подозрительных бездомных бродяг, которым негде было
переночевать. На утро ночные гости исчезли,
прихватив с собой последние деньги сердобольного
хозяина. В голосе Успенского сквозь насмешливые
нотки звучало, скорее, одобрение поступка человека «не
от мира сего», каким действительно и был герой этого
повествования, похожего на рассказ из древнего жития.
В своем предисловии к книге православного
американского монаха о. Симона Дулана «Возвращение иконы.
Жизнь и произведения Леонида Успенского», вышедшей в свет в
2001 году в Париже на французском языке, митрополит Антоний
писал:
«Что меня поражало более всего в Успенском –
